11 ноября 1980 года машинка с писателями мчалась по скользкому от дождика шоссе на конференцию в Мадриде. Темой встречи было правозащитное движение в Русском Союзе, и в каре посиживали его многострадальные активисты: Владимир Борисов и Виктор Файнберг, оба перенесли ужасные надругательства в ленинградской психиатрической поликлинике, монгольская художница Гюзель Макудинова, которая провела пару лет в ссылке в Сибири, и ее супруг, писатель Андрей Амальрик, который бежал в Западную Европу опосля вереницы арестов.
За рулем был Амальрик. Кое-где в 60 километрах от испанской столицы машинка выехала на встречную полосу и столкнулась с грузовиком. Все выжили, не считая Амальрика, чье гортань пронзил кусочек сплава, по всей видимости, из управляющий колонки. На момент собственной погибели в возрасте 42 лет Амальрик, естественно, не был самым известным русским диссидентом. Александр Солженицын опубликовал «Архипелаг ГУЛАГ», получил Нобелевскую премию по литературе и эмигрировал в США (Соединённые Штаты Америки — государство в Северной Америке). Андрей Сахаров получил Нобелевскую премию мира и вынужденно принял ее заочно, так как русское правительство отказало ему в выездной визе. Но в пантеоне допрошенных, заключенных и ссыльных Амальрик занимает особенное пространство.
Начиная с середины 1960-х годов ряд звучных судебных действий против писателей, историков и остальных интеллектуалов при русском вожде Леониде Брежневе взбаламутил среду диссидентов. Почти всем наблюдателям на Западе это зарождающееся демократическое движение показалось методом к деэскалации прохладной войны. В летнюю пору 1968 года, всего за несколько недель до того, как в Прагу въехали русские танки, «Нью-Йорк таймс» выделила три странички для эссе Сахарова «Прогресс, мирное сосуществование и умственная свобода». По воззрению Сахарова, в эру ядерного орудия у Запада и Русского Союза нет другого выбора, не считая как сотрудничать ради выживания населения земли. Обе системы уже переживают, как он выразился, «конвергенцию». Им предстоит обучаться жить вкупе, преодолевать национальные различия и двигаться к общему планетарному управлению.
Амальрик остудил этот пыл ушатом прохладной воды. В осеннюю пору 1970 года ему удалось вывезти из Русского Союза одну маленькую рукопись, — скоро она вышла в английском журнальчике Survey. Амальрик утверждал, что мировой капитализм и русский коммунистический строй не лишь не сходятся, а, напротив, удаляются друг от друга. Даже коммунистическому миру угрожает опасность раскола. Русский Альянс и Китай глядят на друга с возрастающим недоверием и, кажется, движутся к трагической войне. (Год назад, в 1969 году, меж странами разразился пограничный конфликт (наиболее острый способ разрешения противоречий в интересах, целях, взглядах, возникающий в процессе социального взаимодействия) со значительными жертвами). Но реальная неудача Сахарова, писал Амальрик, в том, что он не понял, что русское правительство и русская система — и страна, и коммунизм как политический и экономический порядок, — движутся к самоуничтожению. Чтоб выделить эту идея, он озаглавил свое эссе «Просуществует ли Русский Альянс до 1984 года?».
Это была попытка затравленного диссидента поставить диагноз (медицинское заключение об имеющемся заболевании) ранешней брежневской эре, но Амальрику удалось вскрыть наиболее глубинный политический синдром (совокупность симптомов с общим патогенезом): когда величавая держава поддается самообману. К 1960-м годам русское правительство сделало страну, которая при Ленине либо Сталине была просто невообразимой. Продукты народного употребления, односемейные квартиры, галлактическая программка, спортивные кумиры с мировой славой, глобальная авиакомпания, — успехи русского общества были у всех на виду. И тем не наименее Амальрик лучше остальных мыслителей собственной эры понял тот факт, что страны распадаются только в ретроспективе. В том, что касается грядущего, мощные страны и их граждане в большинстве собственном прирожденные консерваторы. Культ, как он выразился, удобства — склонность чудилось бы размеренных обществ веровать, что «разум одолеет», — обманчив. В итоге наступивший гибельный кризис покажется так нежданным и обескураживающим, а его предпосылки — так элементарными, что его можно было бы просто предупредить, если б лишь политические фавориты предприняли правильные шаги, и никто совершенно не поверит, что до этого дошло.
Амальрик предложил собственного рода модель аналитического отчуждения. Он считал, что может быть обмыслить собственный путь до конца дней. Способ состоит в том, чтоб представить для себя самый маловероятный финал, а потом осторожно и поочередно двигаться в оборотном направлении от «что, если» до «вот почему». Дело не в том, чтоб кропотливо подбирать подтверждения под некоторое конкретное заключение. Быстрее, уйти от представления о поочередных конфигурациях, — и на мгновение представить для себя, как историк грядущего сочтет неправдоподобные трудности неминуемыми.
В 2020 году, спустя ровно через 50 лет с момента публикации, работа Амальрика кажется сверхъестественно своевременной. Его тревожил вопросец, как величавая держава совладевает с бессчетными внутренними кризисами — деградацией публичных институтов, коварством аморальных и продажных политиков и первыми толчками системной нелегитимности. Он желал осознать темную логику публичного распада и то, как неприметный политический выбор приводит к апокалиптическим результатам. Его предсказание ограничено по времени и заканчивалось в 1984 году, но его призрачное эхо несложно услышать и сейчас. Чтоб осознать, как разваливаются величавые державы, довольно изучить крайний пример.
Страна на краю обрыва
Свое эссе Амальрик начал с того, что выложил свои квалификации для этого задания. Студентом-историком он изучил Киевскую Русь, средневековое княжество, предтечу современной Рф и Украины, и пострадал за свои открытия. Его исключили из МГУ (Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова) за то, что он отстаивал теорию, согласно которой основоположниками русской государственности были не славяне, а скандинавские торговцы и колонизаторы, — сейчас она везде принята историками, но тогда противоречила официальной русской идеологии. Интеллектуал, водящий дружбу с писателями и журналистами, он был тесновато связан с демократическим движением Русского Союза и знал его главных деятелей. На Западе, по своим словам, он был такой говорящей рыбой для ихтиолога — носителем загадок неизвестного мира.
КонтекстПремия Сахарова либо конкурсы политической красы ?Украïнський тиждень15.10.2013Paris Match: когда Солженицын возвратился в РоссиюParis Match01.07.2019Диссиденты СССР (Союз Советских Социалистических Республик, также Советский Союз — государство, существовавшее с 1922 года по 1991 год на территории Европы и Азии), разбитые ПутинымLa Repubblica27.06.2007Давать политические прогнозы о стране, анализируя ее главные идейные течения, — тяжелейшая ошибка, считал Амальрик. Люди могут сами делиться на враждующие лагеря либо их могут туда записывать посторонние специалисты: бескомпромиссные левые, националисты, либералы и т. п. Но эти группы постоянно бесформенны. Их члены не могут условиться даже о том, какой обязана быть правоверная вера либо поочередная политическая программка.
Наилучший метод понять политический раскол — это понаблюдать, каким частям общества перемены угрожают больше всего, а какие, напротив, пробуют их приблизить, — а потом представить, как правительство может их примирить. Чиновники и политики желают сохранить работу. Рабочие желают наилучшего уровня жизни. Интеллигенция ставит под колебание старенькые догмы государственного самосознания. Эти различия угрожают выживанию институтов гос власти. «Естественно, что единственной целью режима во всяком случае во внутренней политике, обязано быть самосохранение, — писал Амальрик. — Он лишь желает, чтоб все было по-старому: признавались авторитеты, помалкивала интеллигенция, не расшатывалась система небезопасными и непривычными реформами». Но что происходит во времена быстрого распада, когда экономические перемены, соц эволюция и смена поколений делают сохранение статуса-кво неосуществимым? Никогда недозволено исключать репрессии, но мудрейший правитель воспользуется властью избирательно, к примеру, будет преследовать писателя в судебном порядке либо уволит впавшего в немилость бюрократа. Еще наиболее просвещенные власти обеспечат самосохранение «методом постепенных конфигураций и личных реформ, подмены старенькой бюрократической элиты новейшей, наиболее интеллигентной и разумной».
Но к настоящим намерениям фаворитов, которые трубят о реформах, нужно относиться скептически. Правительства зорко лицезреют недочеты остальных мест и эпох, но слепы к своим. Это в особенности справедливо для величавых держав наподобие Русского Союза, считал Амальрик. Если страна бороздит неизвестные моря и посылает людей в открытый космос, стимула разбираться в том, что сгнивает изнутри, у нее нет. «Режим считает себя совершенством и потому сознательно не желает изменяться ни по хорошей воле, ни, тем наиболее, уступая кому-то и чему-то». Меж тем прежние инструменты репрессий (в русском случае — застарелый сталинизм) были отброшены как отсталые и беспощадные, заржавели и не работают. Общество усложняется, его все посильнее раздирают противоречия, люди стали требовательнее к государству и меньше веруют в то, что оно выполнит свои обещания. Осталась политическая система намного наиболее слабенькая, чем могли для себя представить даже те, кто жаждал ее обновления.
Очевидно, никому и никогда не кажется, что его общество на краю пучины. Из дискуссий с товарищами Амальрик заключил, что они все желают, чтоб все мало успокоилось, но не знают, как этого достигнуть. Граждане, как правило, воспринимают свое правительство как данность, не видя настоящей кандидатуры обычным институтам и действиям. Публичное недовольство на местах почаще всего ориентировано не против правительства как такого, а только против отдельных его недочетов. «Всех раздражает мощное имущественное неравенство, низкие заработки, томные жилищные условия, нехватка либо отсутствие продуктов первой необходимости», — писал Амальрик. Но пока люди веруют, что дела в целом налаживаются, они готовы твердо держаться идеологии реформизма и возлагать на постепенные перемены к наилучшему.
Ранее момента в собственных рассуждениях Амальрик следовал аналитической полосы, знакомой Сахарову и иным диссидентам. Стабильность и внутренние реформы постоянно работали на растяжение. Но потом он сделал скачок, задав обычный вопросец: когда наступает переломный момент? Как длительно политическая система может пробовать себя переработать, пока не спровоцирует один из 2-ух исходов — или те, кому грозят перемены, ответят сокрушительной реакцией, или вершители перемен понимают, что их цели не могут быть реализованы в рамках сегодняшнего порядка и его идеологии? Тут, предупредил Амальрик, склонность величавых держав к самообману и самоизоляции ставит их в в особенности нерентабельное положение. Они отделяют себя от мира, пренебрегая опытом, скопленным иными. Они считают, что недуги, поражающие остальные места и системы, их минуют. Это отношение проникает в общество. Разные социальные слои ощущают себя идиентично изолированными от собственного режима и разобщенными меж собой. «Эта изоляция порождает у всех, — начиная от бюрократической элиты и кончая самыми низшими слоями, — достаточно сюрреалистичную картину мира и собственного положения в нем. Но, чем наиболее такое состояние содействует тому, чтоб все оставалось постоянным, тем быстрее и решительнее все начнет расползаться, когда столкновение с реальностью станет неминуемым», — заключает Амальрик.
Нет никаких оснований считать, что таковая расплата грозит только определенной группе элит. При соответственных обстоятельствах жертвой может пасть вся страна. В своей стране Амальрик выделил четыре фактора этого процесса. 1-ый — это «моральная вялость», порожденная агрессивной, интервенционистской наружной политикой и, как следствие, нескончаемой войной. 2-ой — экономические трудности, которые, как считал Амальрик, чреваты затяжным военным конфликтом, будущей советско-китайской войной. 3-ий — возрастающая нетерпимость правительства к общественным проявлением недовольства, — начнутся «спорадические вспышки народного недовольства, локальные мятежи». Эти репрессии, утверждал он, будут в особенности ожесточенными, если подавители — правоохранительные органы либо внутренние войска — будут другой национальности, чем бунтовщики. Тогда это приведет к «усилению государственной розни».
Но к распаду Русского Союза привел 4-ый фактор: расчет значимой части партийной элиты, что лучшей гарантией ее грядущего будет разрыв отношений со столицей. Амальрик представил, что этот процесс начнется посреди русских этнических меньшинств, «до этого всего в Прибалтике, на Кавказе и на Украине, потом в Средней Азии и в Поволжье», — и эта последовательность оказалась совсем верной. Его наиболее общая идея: во времена сурового кризиса системные элиты сталкиваются с точкой принятия решения. Будут ли они цепляться за систему, которая дает им власть, либо сочтут себя провидцами, которые поняли, что корабль утопает? Если считается, что режим «утрачивает весь контроль над государством и даже связь с реальностью», у ловких фаворитов на периферии есть стимул сохранить свое положение, просто игнорируя указания вышестоящих. В таковой шаткий момент, писал Амальрик, довольно будет 1-го мощного поражения — стачки либо вооруженного столкновения — чтоб режим пал. Он рассчитывал, что в Русском Союзе этот момент произойдет «кое-где меж 1980 и 1985 годами» (Амальрик подразумевал, что распаду СССР (Союз Советских Социалистических Республик, также Советский Союз — государство, существовавшее с 1922 года по 1991 год на территории Европы и Азии) будет предшествовать война с Китаем, — прим. перев.).
Все страны рано либо поздно завершаются
Амальрик просчитался с четкой датой смерти собственной страны на семь лет. Попытка Миши Горбачева либерализировать и демократизировать правительство освободила силы, которые привели Русский Альянс к постепенному распаду в течение 1991 года. В конце этого года с поста президента страны, исчезнувшей под его ногами, ушел сам Горбачев. И все таки в масштабах прогнозов всемирно-исторических событий точность Амальрика, возможно, заслуживает похвалы. К тому же насчет общей картины он оказался непременно прав. В русском случае реформа оказалось несопоставимой с жизнью самого страны.
К тому моменту, когда западные ученые и политологи начали выдвигать собственные превосходные прогнозы — предупреждение Пола Кеннеди (Paul Kennedy) о опасности имперского перенапряжения, тысячелетняя ода либеральной демократии Фрэнсиса Фукуямы (Francis Fukuyama) и столкновение неорасистских цивилизаций Сэмюэля Хантингтона (Samuel Huntington), — Амальрик уже издавна был покойным. Но в начале 1990-х труды Амальрика обрели новое дыхание. В особенности он угадал, что будет опосля распада Русского Союза: образовалось скопление независящих государств, новейшего квазисодружества, где верховодит Наша родина, прибалтийские республики вступили в «общеевропейскую федерацию», а в Средней Азии появилась освеженная версия прежней системы, где ритуалы русского эталона смешиваются с местным деспотизмом. Южноамериканские консерваторы принялись его цитировать как собственного рода прорицателя, такую Кассандру степей. Пока глобалисты и противники ядерного орудия нахваливали Сахарова и тешили собственные фантазии о сосуществовании с тиранической империей, им следовало бы прислушаться к Амальрику. Так конфронтация с шатким русским государством случилась бы ранее — «Государь Брежнев, снесите эту стенку!» (парафраз именитых слов Рейгана Горбачеву, — прим. перев.) — и коммунизм упал бы резвее.
При всем этом Амальрик много где ошибался. Он переоценил возможность советско-китайской войны, которая была одним из столпов его анализа (хотя в качестве адекватной подмены можно привести советско-афганский конфликт (наиболее острый способ разрешения противоречий в интересах, целях, взглядах, возникающий в процессе социального взаимодействия) — затяжную, изнурительную войну, которую затеяли дряблые вожди, истощив собственный припас ресурсов и легитимности). Он переоценил всплеск насилия, связанный с распадом СССР (Союз Советских Социалистических Республик, также Советский Союз — государство, существовавшее с 1922 года по 1991 год на территории Европы и Азии). Этот процесс оказался еще наиболее мирным, чем можно было ждать, в особенности с учетом бессчетных пограничных споров, националистических столкновений и соперничества элит, бушующих в самой большенный стране мира. В течение 3-х десятилетий одна из ее преемниц, Наша родина, даже опять перевоплотился в величавую державу, которой удалось то, что никогда не удавалось Советам, — поймать главные публичные разногласия собственных конкурентов от Соединенных Штатов до Англии и пользоваться ими со значимым политическим и стратегическим эффектом. Амальрик не сумел предугадать иную конвергенцию Восток — Запад — в сторону одержимых слежкой капиталистических олигархий, последнего неравенства, избирательного соблюдения прав человека, зависимости от глобальных цепочек поставок и структурной уязвимости как для рынков, так и для бактерий. Может быть, он бы удивился, узнав, какую форму приняло «мирное сосуществование» Сахарова, по последней мере, на некое время.
«Русские ракеты достигнули Венеры — а картошку в деревне, где я живу, убирают руками», — писал Амальрик поближе к концу собственного эссе 1970 года. Его страна приложила немалые усилия ради того, чтоб догнать собственных конкурентов. Она трудилась изо всех сил, чтоб соревноваться как глобальная сверхдержава. Но основополагающие вещи остались без внимания. Ее граждане застряли на различных станциях на пути экономического развития, не понятые ни друг другом, ни своими правителями. Амальрик считал, что в таковой ситуации постепенная демократизация и плодотворное сотрудничество с Западом — всего только химера. Столкнувшись с серией наружных потрясений и внутренних кризисов, а также под напором наиболее оживленных и адаптированных конкурентов за рубежом, его страна оказалась еще наименее жизнестойкой, чем можно было предугадать.
Все страны рано либо поздно завершаются. У всякого общества есть собственное каменное дно, таящееся во тьме до момента, когда удар станет необратимым. Уже в шестом веке, писал Амальрик, на Римском форуме паслись козы. Как теоретик собственного положения, он был во почти всех отношениях фаталистом. Он считал, что чтоб провести конструктивные реформы и выжить, Русскому Союзу не хватит гибкости, — и оказался прав. Но, что еще важнее, он показал гражданам государств с иным устройством, из-за что стóит переживать, а из-за что нет. Он предложил способ, как распрощаться с глубинной политической мифологией и поставить вопросцы, которые могут показаться незапятанной воды чудачеством.
Секрет политического бессмертия этот способ не раскроет. (Вспомяните коз на Римском форуме.) Но, систематически размышляя над вероятными причинами наихудшего финала из вероятных, можно научиться принимать сложные, судьбоносные и нужные решения, которые сделают политику наиболее восприимчивой к соц переменам, а страну — наиболее достойной собственного времени на исторической сцене. Мощные мира этого так мыслить не привыкли. Но обычным смертным, диссидентам и изгнанникам, приходится завладеть мастерством самоанализа. Навечно ли мы тут? Что взять с собой в дорогу? Тут либо там, чем я смогу быть полезен? В жизни, как и в политике, противоядие от безнадежности — никак не надежда. А планирование.
Чарльз Кинг — доктор интернациональных отношений и муниципального управления Джорджтаунского института.