Как странам идеальнее всего подступиться к своим историческим злодеяниям? Справляясь с виной за прошлые ошибки, должны ли они пробовать стать «как все нормальными», либо лучше подойти к вопросцу с точки зрения исключительности?
Пробы британских историков подвергнуть критике наследство Английской империи и роль, сыгранную ею в рабовладении, вызвали яростные споры, которые не так давно вылились в уличные протесты. Какие-то монументы, может, и попадали, но протестующие все таки повстречали противодействие. И пока полностью непонятно, оставит ли это глубочайший отпечаток на самосознании страны. Тем, кто уповает на долгоиграющие перемены и искупление, принципиально задать для себя вопросец: какие способы сработали и не сработали в остальных странах?
Южно-африканская комиссия по установлению правды и примирению, которая пробовала расследовать действия апартеида, может быть, единственная в собственном роде организация, и ее способы не всепригодны, как хотелось бы мыслить неким правозащитникам. Схожим же образом никому, в том числе Рф, не удалось воплотить у себя тот способ, которым Германия переосмыслила свое нацистское прошедшее. И причина кроется как раз в исключительности всякого отдельного варианта.
Но есть ли выход из этого тупикового положения? Мы считаем, что единственный путь к примирению с неприглядными историческими фактами пролегает через «исключительность». Это означает, что необходимо выявить то, что есть непохожего в истории вашей страны, и отыскать единственно верный, доморощенный метод мужественно принять правду и то, что за ней следует. А последствия для всякого народа будут свои, и уроки из этого они тоже вынесут различные.
Работа Сьюзен Нейман (Susan Neiman) очень информативна в этом отношении. Нейман — гражданка США (Соединённые Штаты Америки — государство в Северной Америке) еврейского происхождения, философ и ревностный приверженец левых взглядов. Крайние 35 лет она живет в Берлине, пробует разобраться в нравственных проблемах этого городка. В собственной книжке «Обучаемся у германцев» (Learning from the Germans) 2019 года Нейман упоминает точку зрения Цветана Тодорова (Tzvetan Todorov), который считал, что лишь германцам как виновникам следует подчеркивать исключительный нрав холокоста. А евреи, как жертвы, напротив, должны сосредотачивать внимание на его универсальности.
Первородные грехи
Вооружившись таковыми моральными установками, Нейман ворачивается в собственный родной Миссисипи, чтоб попробовать отыскать ответ на вопросец: почему Америка, которая дважды избирала президентом Барака Обаму, не может придти к общему воззрению относительно наследства рабовладельческой эры и дискриминации афро-американцев, наблюдаемой по сей денек? Нейман размышляет, разве не пора янки создать то же самое, что немцы провернули десятилетия вспять, — а конкретно, заняться «преодолением прошедшего» (на германском — Vergangenheitsbewältigung, весьма принципиальное для Нейман понятие). Это означает, что необходимо гласить открыто о расовом неравенстве в стране и решать меры, чтоб искупить вину перед жертвами.
КонтекстСтрана: почему Сталин не веровал данным разведки о начале войныСтрана.ua22.06.2020Болгарские читатели: российские — мазохисты. Убийца Ленин — их геройДневник23.04.2020NYT: Сталин, новейший герой РоссииThe New York Times18.04.2020
Остальные прогрессивные америкосы согласны с ее рассуждениями. Писатель Та-Нехиси Коутс (Ta-Nehisi Coates) привлек всеобщее внимание в 2014 году, когда в статье для The Atlantic востребовал валютных репараций для темнокожих янки. Согласно его резонам, это компенсация не лишь за рабство. По его воззрению, расовый террор, длившийся несколько веков, включая эру опосля отмены рабовладения, и лишение афро-американцев млрд баксов тоже требуют возмещения. Его резоны были так весомыми, что в июне пошлого года он выступил на слушаниях в Палате представителей. Коутс поддержал законопроект, призванный положить начало исследованию данной нам сложной темы.
Бурные обсуждения прошедшим в летнюю пору вызвала еще одна смелая работа на тему исторического переосмысления. Речь о проекте газеты The New York Times «1619» — это год, когда 1-ое судно с 20 африканскими невольниками прибыло в Джеймстаун, штат Виргиния, с местности современной Анголы. Создатели поставили для себя целью двинуть больше чем на век в прошедшее точку отсчета американской истории. Конкретно страхи рабовладения, а не либеральное благочестие Декларации независимости и Конституции, отыскали центральное пространство в жизни Америки.
Задачки, которые ставили впереди себя Коутс и конструктор проекта «1619» Николь Ханна-Джоунс (Nikole Hannah-Jones), не так давно удостоенная Пулитцеровской премии, идентичны: достигнуть того, чтоб трагические действия, связанные с жизнью афро-американцев в США (Соединённые Штаты Америки — государство в Северной Америке), недозволено было поставить в один ряд с иными явлениями мировой истории. Другими словами с их стороны это попытка придать исключительность сиим событиям: выделить, что социальные, политические и культурные грани афро-американской истории владеют лишь им присущими чертами, что масштаб растянувшегося на века злодеяния уникален. Если двигаться в этом направлении, то вправду можно достигнуть осознания и доверия к истории США (Соединённые Штаты Америки — государство в Северной Америке) со стороны пострадавших.
Как ни иронически, усилия Коутса и Ханны-Джоунс вызывают в памяти определение, которое южноамериканское рабовладение получило в 19 веке, — «типичный институт». Это одна из ранешних попыток придать уникальности американской истории, хотя в этом случае подчеркивался невинный нрав таковой исключительности: прилагательное «типичный» использовалось, чтоб сгладить несправедливость рабовладения, положительно выделив его на фоне остальных форм кабальных отношений. Термин, введенный в оборот рабовладельцами-южанами, предполагал, что США (Соединённые Штаты Америки — государство в Северной Америке) относятся к своим невольникам наиболее благорасположенно, покровительствуют им. Начиная с 1950-х годов, этот термин подвергается критике со стороны историков. Но ранее он обширно употреблялся для того, чтоб доказать взор южных штатов на рабовладение. Для критиков южноамериканское рабство было просто ничем не лучше, чем в остальных странах. Современные же активисты отзываются о рабстве в США (Соединённые Штаты Америки — государство в Северной Америке) самым худшим образом, считая его броским примером того, как низковато население земли может пасть.
Путь от падения к искуплению
Книжка Нейман стала плодом ее умственного путешествия по Берлину и Миссисипи. Это воспоминания, историческое расследование и философские изыскания в одной обложке. Это книжка о «сравнительном искуплении». Ключевое пространство в произведении создателя отводится тому, что происходит в Германии опосля 2-ой мировой войны, а также тому, что так и не поменялось на юге США (Соединённые Штаты Америки — государство в Северной Америке) опосля штатской войны.
Но Нейман не считает подход Германии идеальным. В 1950-х годах Западная Германия умалчивала о собственной причастности к злодеяниям нацистского режима. Там, напротив, были поглощены идеей, что это они — жертва, что им приходится не лишь выживать в развалинах, но к тому же мириться с унизительным поражением. Нейман гласит, что попытка союзников высвободить Германию от нацизма была неискренней и нерезультативной. По ее словам, «преодоление прошедшего недозволено навязать снаружи». Фуррор Германии в переосмыслении истории связан с протестами 1968 года, когда молодежь, обеспокоенная прошедшим собственной страны и боясь за ее будущее, ощутила необходимость выяснить у родителей, что конкретно они делали во время войны.
И юные люди вправду стали задавать вопросцы. Поколение 1968-го года вынесло эту делему на публичное обсуждение, требуя не опускать ужасающие подробности. Это была жестокая, но нужная борьба. Благодаря ей Германия смогла в полной мере осмыслить свое прошедшее. Понятие sonderweg, что означает «особенный путь», которое германские историки когда-то употребляли для обозначения присущему лишь Германии пути от Бисмарка к Гитлеру, можно также усмотреть в подходе страны к осмыслению нацистской эпохи. Лишь через собственный свой опыт и без помощи других придуманными способами — sonderweg — можно отыскать верный путь к новейшей, согласованной позиции. В Германии отрицание Холокоста преследуется по закону. Основательно и полноправно ввести такую политику снаружи никогда бы не вышло.
Размышляя о способностях и рисках, связанных с применением подхода Германии, мы никак не могли осознать, почему ее опыт не срабатывает так гладко в центральной и восточной Европе. А конкретно, почему пробы Запада нажать на Россию и вынудить ее, подобно Германии, переосмыслить сталинскую эру провалились с таковым треском? Этот вопросец заслуживает пристального внимания.
Наша родина сейчас
Сейчас большая часть россиян — в том числе юные люди, которые, следовало бы ждать, могли востребовать ответы на самые острые вопросцы прошедшего, — положительно оценивают фигуру Сталина. В то время как в Европе и США (Соединённые Штаты Америки — государство в Северной Америке) сносят монументы, русские власти дали разрешение на возведение бюстов Сталина в ряде городов, включая 3-ий по величине город — Новосибирск.
В 2019 самая почетаемая в Рф экспериментальная организация «Левада-центр» узнала, что такие усилия дают свои плоды: 70% россиян считают, что правление Сталина было СССР (Союз Советских Социалистических Республик, также Советский Союз — государство, существовавшее с 1922 года по 1991 год на территории Европы и Азии) во благо. Наиболее того, число тех, кто положительно относится к русскому вождю, оказалось самым высочайшим за все годы, что «Левада-центр» проводит опрос, другими словами с 2001 года. Глава «Левада-центра» Лев Гудков гласил, что «происходит тихая реабилитация Сталина» со стороны властей.
Директор Музея истории ГУЛАГа Роман Романов утверждает, а поточнее уповает, что такое видение Сталина — это метод заполнить некоторую пустоту в жизни людей, и что схожее преклонение перед его фигурой остается в прошедшем с приходом новейших поколений. Но, беря во внимание растущее одобрение русского терана, это кажется маловероятным. Так почему, следуя по пути правды и искупления, страна вдруг повернула вспять? Можно ли разъяснить это просто неверным сознанием и исторической безграмотностью? На данный момент почти все юные америкосы и англичане левого толка, обеспокоенные вопросцами рабства и империализма, стремятся перенять опыт Германии. Но можем ли мы заместо этого вынести урок из неудавшихся попыток Рф преодолеть свое прошедшее? Почему таковой пересмотр истории не удался в Рф, а также на местности центральной и восточной Европы?
Во-1-х, разумеется, нацисты правили Германией чуток больше 10 лет, в то время как русская власть просуществовала на местности Рф около семидесяти лет. Нацистская Германия перенесла унизительное военное поражение, а СССР (Союз Советских Социалистических Республик, также Советский Союз — государство, существовавшее с 1922 года по 1991 год на территории Европы и Азии) одержал победу в Величавой Российскей войне, при этом ни одной зарубежной армии так и не удалось войти в Москву, невзирая на все старания. Послевоенной Германией управляли фавориты, которые желали решительным образом разорвать с национал-социализмом. Тем временем Хрущев стремился отмежеваться от фигуры Сталина, но не от системы как такой. Сейчас же Россией управляет прошлый полковник потаенной правоохранительных органов.
Послевоеные заслуги Германии в конечном счете дозволили гражданам страны уверенно поглядеть в лицо прошедшим ошибкам и признать коллективную вину, без попыток оправдаться. Сегодняшние успехи страны внушают надежду, что, подведя черту под прошлыми злодеяниями, общество продолжит исцеляться и процветать.
Противоположность этому — ухабистый и в определенный момент даже гибельный путь, который прошла русская экономика опосля развала СССР (Союз Советских Социалистических Республик, также Советский Союз — государство, существовавшее с 1922 года по 1991 год на территории Европы и Азии). Но у беды, которую потерпела Наша родина, пытаясь перенять германский опыт, есть наиболее глубочайшие предпосылки. Историк Карло Гинзбург (Carlo Ginzburg), наверняка, был прав, когда представил, что «родная страна — не та, которую, как принято считать, человек любит, а та, за которую ему постыдно». Мы изредка испытываем свою принадлежность к стране с таковой силой, как когда нам «постыдно на чужого человека», когда мы ощущаем ответственность за его поступок, «хотя никаким образом к нему не причастны».
От родины никуда не убежишь. Естественно, можно переехать за границу, но чувство стыда и там вас достанет. Оно может вырасти из мощного чувства принадлежности к цивилизации. Но стоит применять стыд в качестве материала для построения новейшей политической идентичности — это уже иной вопросец. Может ли храбрость цивилизации перед лицом собственных исторических злодеяний объединить общество, либо же, напротив, позиция жертвы лучше содействует объединению? Могут ли чувство стыда, позиция жертвы и, раз на то пошло, гордость слиться воедино и образовать ту смесь, что зовется государственным самосознанием?
Политика памяти
Европейский альянс появился в итоге общей травмы. По собственной сущности это «фрейдистский» проект, так как все страны, основавшие блок в 1957 году, незадолго до этого или потерпели поражение, или подверглись оккупации. Опосля 1989 года подход Германии к борьбе со своими прискорбными историческими ошибками воспринимался Европой как лекало, которым воспользуется восточная Европа, чтоб расстаться с коммунистическим прошедшим. Но восточноевропейским странам не удалось повторить опыт. К тому же почти все опосля подъема очень правой партии «Кандидатура для Германии» стали бояться, что эта модель и на собственной родине может оказаться под опасностью. Не исключено, что фуррор искупления зависит как от места, так и от времени.
Центральная и восточная Европа меж тем возвратились в ту действительность, где изображение из себя жертвы носит состязательный нрав и имеет статут закона природы. Страны утратили энтузиазм к страданиям, которые они причинили иным, и стали созодать упор на мучениях, которые они сами перенесли.
Парламент Польши в 2018 году принял закон (позже в него занесли поправки), по которому можно было лишить свободы хоть какого, кто произнесет, что поляки причастны к истязаниям над евреями во время 2-ой мировой. (Польско-американский историк Ян Гросс (Jan Gross) в 2015 году наделал шуму на родине своим — меж иным, верным — выражением, что поляки уничтожили больше евреев, чем германцев. Этот вариант непременно стал одним из причин, подстегнувших обеление польской истории властями). Наша родина, со собственной стороны, самым криводушным образом стала инкриминировать Польшу в развязывании 2-ой мировой войны.
«Исключительность — принципиальное условие для удачного примирения»
В Рф германский подход к «перебарыванию» прошедшего наткнулся на более мощное сопротивление. Когда шел 2-ой президентский срок Путина, один из нас оказался в Москве как раз в то время, когда историк и писатель из США (Соединённые Штаты Америки — государство в Северной Америке) Энн Эпплбаум (Anne Applebaum) представляла свою премированную книжку «ГУЛАГ» в переводе на российский. Мероприятие, проходившее в кафе недалеко от Лубянки, где находится бывшая штаб-квартира КГБ (Комитет государственной безопасности CCCP — центральный союзно-республиканский орган государственного управления Союза Советских Социалистических Республик в сфере обеспечения государственной безопасности, действовавший с 1954 по 1991 год) (на данный момент это здание ФСБ (Федеральная служба безопасности Российской Федерации — федеральный орган исполнительной власти Российской Федерации, осуществляющий в пределах своих полномочий решение задач по обеспечению безопасности Российской Федерации)), не оправдало ожиданий. Людей было не много, да и те пребывали в каком-то оцепенении.
В конце 1980-х годов, в бурные времена перестройки, издание схожей книжки было бы событием, на котором видные политические фигуры и представители интеллигенции присутствовали бы в излишке. Но во время второго президентского срока Путина обстановка сменилась: аудитория в основном состояла из людей в возрасте, для которых посещение схожих мероприятий сделалось некоторым обрядом, штатским долгом.
Выступление Эпплбаум было не о ГУЛАГе как таковом. Она больше гласила о нежелании русских властей и подавляющей части русского общества осудить злодеяния Сталина. Она спросила: даже когда всем понятно, что русский вождь убил больше российских, чем хоть какой зарубежный захватчик, почему настолько не мало людей не решаются отторгнуть Сталина и его режим?
Пусть Эпплбаум и не заявляла о этом впрямую, но она пробовала осознать, почему посткоммунистическая Наша родина так разительно различается от послевоенной Германии. Что делали русские бюрократы, когда в 1970 году Вилли Брандт (Willy Brandt) в символ покаяния преклонил колени в Варшавском гетто? Почему тогдашняя русская молодежь не возжелала подымать неловкие вопросцы, которыми германское юное поколение засыпало собственных родителей опосля протестов 1968 года? Публика хоть и проявляла почтение, но не была тронута. Никого из присутствующих недозволено было заподозрить в том, что они сторонники Сталина. Тем не наименее вопросцы Эпплбаум остались неуслышанными.
По всей видимости, интеллигенция пришла к мысли, что осудить Сталина значило бы с лишним рвением выполнить то, что просит (даже просит) от их на Запад. Им надоело жить по указке Запада. В 1990-е годы принятие германского подхода к политике памяти российские разглядывали как присоединение к цивилизованному клубу, все члены которого чистосердечно желают побороть собственных бесов. Но когда эта волна «правильности» спала, почти все российские, в том числе те, кто ранее от всей души веровал в германский подход, стали стремиться к восстановлению былой мощи державы и ее исключительности. Граждане добивались собственный свой sonderweg.
Российская интеллигенция не стала веровать, что их стране необходимо пройти этот же путь тревожного самоанализа, что и германцам. Либералы, присутствовавшие на презентации книжки, все таки были воинственно настроены против коммунизма, пусть и испытывали ностальгию по ясности и общности Русского Союза. Опосля окончания прохладной войны прошло 20 лет, и им чудилось, что они лузеры (наверняка, Германия могла испытывать нечто схожее опосля Версаля, но не опосля 2-ой мировой). Непременно, их страшили пробы властей реабилитировать Сталина; Естественно же, они в страхе смотрели на результаты опросов, согласно которым Сталина высоко ценят. Но они боялись, что, осудив вождя, они будут потворствовать попыткам Запада преуменьшить награды Рф в победе над Гитлером и избавлении мира от фашизма. (Такое же сопротивление наблюдается в Англии, когда критикуют имперские авантюры Черчилля, — как будто это преуменьшает его важную роль в войне.)
В целом они были склонны представлять для себя советскую эру как неоконченную штатскую войну, в которой правонарушители становились жертвами, а жертвы — правонарушителями. И эта борьба обязана разрешиться в Рф — все таки искупление берет начало снутри страны. Это внутриполитическая неувязка, и она делает самобытность еще наиболее нужной.
В конечном счете Россию от Германии различает то, что политика памяти, которую проводила крайняя, послужила возрождению германской исключительности. Германия стала исключением поэтому, что рассталась с расхожим представлением о том, что «зло совершается иными». Заместо этого она сосредоточилась на собственных собственных грехах и проступках — совершенном ею зле, не имеющем исторических прецедентов.
Исключительность — это принципиальное условие для удачного примирения. Ее недозволено перенять. Ее необходимо изобрести. Броско в случае Германии то, как она смогла доказать переосмысление собственного прошедшего. Когда такое переосмысление не имеет аналогов, то может быть даже выстроить новое национальное самосознание, что и сделала Германия. Но это сработает только в том случае, если для вас получится конвертировать вину в гордость. Если вина тянет за собой унижение — ничего не выйдет. Потому некая покорность, к которой пришла постсоветская Наша родина, и произвела оборотный эффект.
Чему учит нас русский опыт? Тому, что наиболее активные пробы США (Соединённые Штаты Америки — государство в Северной Америке) и Англии примириться со своим томным наследием сумеют принести плоды лишь в том случае, если обставить это как собственного рода победу. Заместо того чтоб важничать империей, «типичными институтами» и теранами, страны должны возгордиться тем самобытным способом, который они выбрали для борьбы со своим проблемным наследием. Это не поможет создать правительство «обычным», но предоставит ему возможность возвратить для себя исключительность и вынудить эту исключительность работать на общее благо.